Древнейшие свидетельства ο
знакомстве руссов с византийским христианством и даже ο принятии
крещения, как неожиданных результатах их военных экскурсий, сохранились в
житиях двух греческих епископов, Стефана Сурожского или Сугдайского, и
Георгия Амастридского. Прошло уже более 100 лет с тех пор, как в 1844 г.
Α. Β. Горский обратил внимание ученого мира на эти два источника, пока
не был положен конец крайне сбивчивым суждениям различных ученых об их
исторической значимости образцовыми работами Β. Γ. Васильевского1),
который подверг изучению данные памятники в их целом составе и поставил
в связь с определенными моментами византийской истории. Поэтому, не
повторяя старых мнений, мы имеем возможность изложить дело в
положительной форме.
Β русских сборниках, начиная с XV века,
встречается нередко житие св. Стефана, епис. Сурожского. Древне-русский
Сурож, греч. Сугдея, это нынешнее местечко Судак на южном берегу Крыма,
между Алуштой и Феодосией. Стефан представлен в житии каппадокийским
уроженцем, получившим образование в КПле, там же принявшим иночество и
епископский сан от православного патриарха Германа. Β разгар
иконоборчества Льва Исавра (717-741) и Константина Копронима (741-775)
он выступает исповедником, будучи уже епископом Сурожским. Как добрый
пастырь, он прославляется даром чудотворения при жизни и по смерти. Для
нас представляет интерес одно из двух посмертных его чудес, приписанных в
конце Жития под особыми заглавиями. Именно следующее: "По смерти же
святаго мало лет мину, прииде рать велика русская из Новаграда, князь
Бравлин (вар. Бравалин) силен зело," который одолел всю прибрежную
крымскую полосу от Корсуня до Керчи и подступил к Сурожу. После
десятидневной осады он ворвался в город и вошел, разбив двери, в церковь
св. Софии. Там на гробе св. Стефана был драгоценный покров и много
золотой утвари. Как только все это было разграблено, князь "разболеся;
обратися лице его назад и лежа пены точаще; возопи глаголя, велик
человек свят иже зде." Князь приказал боярам принести похищенное обратно
к гробнице, но не мог встать с места. Снесены были сюда же и все
священные сосуды, взятые от Корсуня до Керчи, - князь оставался в
прежнем положении. Св. Стефан предстал пред ним в видении ("в ужасе") и
сказал: "Если не крестишься в церкви моей, то не выйдешь отсюда." Князь
согласился. Явились священники, во главе с архиепископом Филаретом, и
крестили исцеленного князя вместе со всеми его боярами, взяв обещание с
них - отпустить всех христианских пленников.
Судя по хронологии жития св. Стефана,
всецело относящейся к VIII столетию, в рассказанном происшествии, бывшем
"спустя немного лет по смерти святого," мы имеем дело с древнейшим
фактом "русской" истории. Весь вопрос в том: какова степень
достоверности жития и славянской приписки ο чудесах, оригинала для
которой не имеется в греческом тексте? Анализ жития открывает в нем
пространные выписки из славянского перевода биографии Иоанна Златоуста,
приписываемой Георгию Александрийскому, из славянского же перевода "Луга
Духовного" Иоанна Мосха и даже из жития русского митрополита Петра,
написанного митрополитом Киприаном (+ 1406 г.) Ясные признаки, что оно
составлено русским человеком не ранее первой половины XV в. и не позднее
взятия Сурожа турками в 1475 г., чего еще не знает житие. B наших
святцах имя Стефана Сурожского появляется только с XVI в. Но, несмотря
на такое позднее происхождение и некоторые внутренние несообразности,
разбираемое житие хранит в своем составе весьма древнюю основу, следы
которой видны в целом ряде точных исторических деталей, выгодно
отличающих по местам русскую редакцию даже от единственного известного
греческого текста жития1). Таковы напр.: указание имени
родины святого - Моривас (параллель этому имеется и в греческом тексте в
род. пад: Βοριβάσου); упоминание ο супруге Константина Копронима Ирине,
"дочери Керченскаго царя" (она была дочь хазарского кагана). Β рассказе
ο чудесах упоминается князь Юрий Тархан. Черта глубоко правдивая для
истории Сурожа в VIII в., когда он был в даннической зависимости от
хазар и в нем должны были жить привилегированные лица, свободные от
дани, - по-тюркски "тарханы." Преемником Стефана по архиепископству
называется клирик Филарет. Возможно, что мы имеем косвенное
подтверждение этому в письме Феодора Студита (+ 826) к архмандриту
соседней с Сурожем Готии: там преп. Феодор упоминает ο каком-то епископе
Филарете. Храм сурожский именуется св. Софией. Это точно соответствует
исторической действительности и видно из одной древней греческой
приписки на поле синаксаря, принадлежавшего греку-сурожанину, об
обновлении в г. Сугдее в 793 г. храма св. Софии. Β роли крестителя
русского князя выступает архиепископ Филарет, которому уместно было еще
быть в живых, "спустя немного лет" по смерти св. Стефана; a смерть
последнего можно полагать в конце VIII столетия, если отожествлять с ним
Стефана епископа Сугдайского, подписавшего определение седьмого
вселенского собора (787 г.). Словом, все приводит нас к убеждению, что
составитель русского жития св. Стефана в XV веке почерпнул рассказ ο
крещении русской рати из того же старого греческого подлинника,
написанного в духе полного соответствия изображаемой эпохе VIII и начала
IX веков.
Интерес русского книжника к личности Стефана
Сурожского и возможность обращения к греческому оригиналу объясняются
давними и продолжительными торговыми связями русских с Сурожем. Начало
их мы можем подметить уже в XII в. Упомянутый автор приписок на
греческом синаксаре под 24 июля сделал заметку ο праздновании "в этот
день памяти святых новоявленных νεοφανέντων мучеников в русских странах,
Давида и Романа (Бориса и Глеба), убитых собственным братом, окаянным
Святополком (του τάλανος Ζφαντοπουλκου). Ο торговле русских купцов в
Суроже в XIII ст. имеются арабские и европейские свидетельства. Ипатская
летопись под 1288 г. отмечает присутствие сурожских купцов во Владимире
Волынском. Южно-русские былины также знают каких-то богатырей сурожан,
или суровцев. С XIV в. имеются уже частые указания на пребывание
сурожских купцов на Руси и в частности в Москве. Но в то же время
сурожцами начинают называться и природные русские люди, только ездившие в
Крым и торговавшие привозными сурожскими, или, как говорили, суровскими
товарами. (Вот разгадка одного из русских коммерческих терминов). По
грамотам XV в. известно несколыко купеческих фамилий, или московских
торговых домов, имевших постоянные дела с Сурожем. Об одном из таких
купцов, Степане Васильевиче Сурожском, родословные книги сообщают, что
он прибыл в 1403 г. к вел. кн. Василию Дмитриевичу "из своей вотчины из
Сурожа" и что от него пошли Головины и Третьяковы. Патриот города
Сурожа, носивший имя местного святого и чтивший его не только по
аналогии с купеческим почитанием святых - покровителей ярмарок, но и как
своего личного патрона, без сомнения практически знавший греческий
язык, такой человек, как Степан Васильевич Сурожский, имел все
побуждения и возможности бытъ автором русской редакции жития св.
Стефана. Мог это сделать и кто-нибудь из его ближайших родственников во
славу небесного патрона своей фамилии, переселившейся в Москву.
Итак, пред нами встает факт крещения русских в
начале IX столетия, т.е. приблизительно за полвека до того момента, с
которого ведет династическую историю русского государства и русского
имени наша начальная летопись. Чудесная форма рассказа не
должна обострять нашего скепсиса, потому что именно в отделе чудес в
житийной литературе историки и находят наибольшее количество реальных
бытовых черт для истории отдельных областей и городов. Косвенно
правдивость факта нашествия русских на Сурож подтверждается и одним
местом так называемой итальянской легенды ο перенесении мощей св.
Климента. На расспросы Константина Философа относительно древнего храма
Климента, обращенные к жителям Корсуня, последние ему отвечали, что
вследствие частых набегов варваров здесь подверглись разрушению не
только окрестности Корсуня, но была опустошена и даже сделана
необитаемой и большая часть той страны - оb multitudinеm inсursantium
barbarоrum lосus illе dеsеrtus еst еt tеmplum nеglесtum еt magna pars
rеgiоnis illius fеrе dеsоlata еt inhabitabilis rеddita. Это говорилось в
861 г. Возбуждало недоверие историков ко всему рассказу сообщение, что
рать пришла "из Новаграда." Казалось невероятным прибытие войска из
такой дали, если разуметь наш старый Новгород на Волхове. Однако для
Руси, ходившей от Скандинавии до Багдада и Цареграда, такое расстояние
не представляло ничего необычного. Если загадочное выражение "из
Новаграда" и не указывает на северно-русский город, то для него есть и
другое объяснение. На итальянских картах генуэзцев и венецианцев,
торговавших в их Крымской фактории - Кафе, мы находим Nеapоlis (Новый
Город) около нынешнего Симферополя, a неподалеку варяжскую тавань -
Varangоlimеn и местечко Rоssоfar. Этот Новгород мог быть и для Руси
более отдаленной только ближайшим сборным пунктом, из которого она
обрушилась на Сурож. Имя русского князя "Бравлин" (в менее исправных
списках переделанное в "бранливого" князя, очевидно, для того, чтобы
осмыслить непонятные звуки), наш европеизированный слух готов с первого
раза принять за славянское, происходящее от слова бравый. Но ведь это
слово греческое, a затем латинское и французское, в русском языке очень
недавнее. Да и для имени с окончанием на ин нам не подыскать
аналогии ни среди - миров, славов, полков, ни среди Добрынь, Путят и т.
п., между тем как среди известных по Игореву договору с греками 944 г.
варяжских имен мы встречаем три с таким окончанием: Устин - руническое
AUSTIN, Ustin; Фрастен - рун. Frustin; Фурстен - рун. Thurstin. B
средневековой Германии мы найдем достаточно таких имен, как Бутилик,
Берновин, a y Исидора Испалийского, известного писателя VII в., был даже
знакомый вестготский епископ Браулинон. Следовательно нам можно еще не
торопиться подниматься вверх по Днепру в поисках за Русью, которая
крестилась в Суроже. Наш блестящий варяговед Н. Т. Беляев дает основание
почти с точностью объяснить имя Бравалин (так оно и передано одной
рукописью) от города Браваллы в восточном Готланде. Там в 770 году
произошла славная для шведов освободительная битва, сбросившая гегемонию
данов. Герои ее пожизненно украшались именами "Бравальцев," как наши
воины - Суворовцы, Севастопольцы, Корниловцы, Колчаковцы, Деникинцы,
Врангелевцы. Уже одно это имя хронологически определяет разбираемое
событие. Браваллец мог жить и действовать самое большее в период времени
от 770 до 810 года. Следовательно под Сурожем действовал
норманно-разбойнический авангард Руси в ее сближении с Византией и
восприятии христианского влияния последней, Русь причерноморская,
бродячая, разноплеменная, но бессознательно пролагавшая дорогу
христианской миссии на Руси оседлой.
Свидетельство ο смиряющем влияния византийских
святынь на буйных воинственных руссов сохранилось еще в житии св.
Георгия, архиеп. Амастридского1). Β конце жития
рассказывается в качестве посмертного чуда: "Было нашествие варваров -
Руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не
носящаго в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами,
бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим
видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого
удовольствия, как в смертоубийстве, они - этот губительный и на деле и
по имени2) народ, - начав раззорение от Пропонтиды и посетив
прочее побережье, достигли наконец и до отечества святого, посекая
нещадно всякий пол и всякий возраст." Когда руссы вошли в храм и увидели
гробницу св. Георгия, то бросились к ней, воображая найти там
сокровища. Но вдруг члены их онемели, и они не в силах были двинуться с
места. Тогда предводитель их в страхе призвал одного из христианских
пленников и допросил: что это за страшная карающая сила и какой она
требует жертвы? После данных объяснений, он обещал свободу всем
христианам и приношения их Богу. И вот по молитвам христиан "варвары
освобождаются от божественного гнева, устраивается некоторое примирение и
сделка их с христианами, и они уже более не оскорбляли святыни."
Амастрида или Амастра, по-турецки Амассера,
находится на малоазийском берегу Черного моря, приблизительно на
половине расстояния между Синопом и КПлем. Цветущее состояние этого
города в древности обусловливалось торговыми связями с противуположным
берегом Понта. Никита Пафлагонянин (IX-X в.) так восхваляет свою
Амастру: "Амастра око Пафлагонии, и лучше сказать - едва ли не всей
вселенной. Β нее, как на общее торжище, стекаются скифы, живущие по
северной стороне Евксина, a равно и те, которые расположены к югу... Во
всем, что привозится сушей или морем, здесь нет недостатка. Город щедро
снабжен всеми удобствами" и т.д.... Понятно почему жертвой набега стала
именно Амастрида.
Время набега определяется по внутреним
признакам жития. Β епископа поставляет Георгия патриарх Тарасий (784-
806) и несомненно не позднее 790 г., потому что на VII соборе 787 г.
присутствует еше Григорий Амастридский, a в 790 г. принимает в Амастриде
бежавшего из Крыма Иоанна Готского, как видно из жития последнего, уже
наш Георгий Амастридский. Скончался Георгий, вероятно, в царствование
Никифора Логофета (802-811), потому что это последний император,
фигурирующий в житии. Таким образом tеrminus pоst quеrn для набегов
руссов намечается. Tеrminus antе quеrn - это время написания жития.
Когда же оно написано? Житие запечатлено характерным признаком одного из
моментов иконоборческой эпохи. B житии хранится глубокое умолчание об
иконах, хотя автор имел десятки поводов говорить о них. B таких случаях
он прибегает к самым туманным и иносказательным выражениям. Α это
говорит вот ο чем. Когда злейший враг икон, Лев Армянин пал в 820 г.
жертвой заговора, то преемник его, Михаил Травл (Косноязычный) издал
строгий указ, чтобы "никто не смел приводить в движение язык свой ни
против икон, ни за иконы; но пусть пропадет и сгинет собор Тарасия (787
г.) также, как и собор Константина (734 г.) или недавно вновь собранный
при Льве (813 г.), и пусть глубокое молчание будет правилом
во всем, что напоминает об иконах." Такое положение дел сохраняло силу
до смерти им. Феофила, до 842 г. Следовательно, и наше житие написано не
позднее этого года. Как видно из его содержания, оно произнесено было в
виде речи на церковном торжестве в честь святого. Значит автор не мог
прибегнуть к совершенному вымыслу при изображении обстановки чуда, т. к.
в лице старшего поколения своих слушателей имел живых свидетелей
варварского нашествия. Это подкрепляет достоверность последнего события и
показывает сверх того, что для 842 г. (крайний срок написания жития) -
оно было уже фактом сравнительно отдаленного прошлого. Итак, пред нами
новый пример ознакомления с христианством до-рюриковской Руси в начале
IX столетия. На родину этой Руси есть намек в житии при описании ее
варварских подвигов: "храмы ниспровергаются, святыня оскверняется; на
месте их алтари, беззаконныя возлияния и жертвы, то древнее таврическое
избиение иностранцев (ξενοκτονία), у них сохраняющее свою силу
(νεάζουσα), убийство девственных мужей и жен." Припоминая весьма
распространенное, связанное с историей Ифигении, предание ο том, что
жители Тавриды приносили в жертву иностранцев, пристававших к их берегу,
автор, как видно, убежден, что руссы и есть прямые потомки древних
тавров, до новейших времен (νεάζουσα) сохранившие свой прадедовский
кровавый обычай. Руссы, по его убеждению, - это обитатели Крыма.
Следующий
случай столкновения русских с византийским христианством приведет нас в
Русь, уже не столь бродячую, a государственно-оседлую на освоенной ею
территории.
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz